Уже поздно ночью он стоял голый на кухне, курил в открытое окно. Завадская, в накинутом на плечи халатике, сидела за столом, а Ритка, полностью голая, сидела на подоконнике и тоже курила.

— Лен! — обратился он к подруге, — Там… Танька… Ну — у Вас на нее планы уже есть. Вы не обижайте ее сильно, хорошо?

Дождавшись кивка Завадской и хмыканья Ритки, продолжил:

— Там с ней девчонка есть… Маша. Они в одной комнате живут, в общежитии. Маша… она очень хорошая. Мне почему-то кажется, что «примы» из нее не выйдет, но… Ты уж присмотрись к ней. Она, правда, хорошая. Честная и не… лукавая, что ли… Пристрой ее куда-нибудь… потом. Хорошо?

— Ты, Ваня, как тот ветерок полевой… везде успел побывать, да? — Ритка в своем репертуаре.

— Я тебя поняла, Ваня, посмотрю на нее повнимательнее! — кивнула Завадская.

Он предупредил женщин, чтобы не вздумали его провожать — «Долгие проводы — лишние слезы!». А еще… он надеялся, что все-таки Кира придет…

С Леной они попрощались утром, в прихожей, когда она уходила на работу. Ритка, в халате стояла в проеме дверей в зал и молча наблюдала за ними.

— Ну все, родная, беги… А то — опоздаешь! — развернул он от себя Завадскую.

Когда хлопнула дверь квартиры, Ритка протянула:

— А ты знаешь, что Лена… очень переживает твой отъезд? Мудак, ты, Ваня! На кой хрен тебе то училище?

— Муда-а-а-к? Ну ладно… Иди-ка сюда, «пшечка», сейчас я тебе покажу, что такое мудак!

После… они лежали на полу в зале. Косов раскинулся «звездой», а Ритка, абсолютно голая, лежала рядом.

— И все равно… мудак! — пытаясь восстановить дыхание, бормотала Рыжая, — И вон… синяки у меня на руках останутся…

— А нечего было… отбиваться и царапаться! Отдалась бы… без боя — не было бы никаких синяков!

— Ага… без боя отдаться такому… мужлану…

— Ну а тогда — какие претензии?

Она подобралась поближе, и положила ему голову на грудь:

— Никаких претензий… Вань! Вот почему ты такой…

— Какой?

— Странный! Ты то… жесткий, почти грубый. То — ласковый до истомы! Знаешь… у меня мужчин было… немало. Но… они какие-то… понятные! Вот этот — грубый и неотесанный болван. И знаешь, что от него ожидать. А этот — вроде ласковый и нежный, но… до омерзения! А ты… другой.

— Да? — поглаживал он ее по спине.

— Подожди ты! Вот еще… Вань! Меня замуж тут зовут…

— Да? Ну а ты чего?

— А я чего… Не нравится он мне! Хоть и летчик…

— Военный, что ли?

— Да нет… из Гражданской авиации. Но тоже… представительный такой.

— Так, а что ж тогда не нравится?

Ритка фыркнула:

— Ну-у-у… во-первых, он ниже меня… почти на голову, вот! Потом… кряжистый какой-то, как медведь! Вот вообще не похож на поляка!

— Так он что — еще и поляк? — удивился Косов.

— Ага… тоже… как ты говоришь — из «пшеков»! Также как и я — из местных уже! Во-о-о-т…

— И что?

— Да не знаю я! Говорю же — не нравится! А еще у него характер! Мы же — поубиваем друг друга…

— Ну-у-у… не знаю, что тебе посоветовать.

Марго хмыкнула:

— Да больно нужен мне твой совет!

— Ну тогда… иди-ка сюда!

— Нет! Не так! Ты лучше… приласкай меня еще разок! Да… вот так!

Ритка успела ему собрать снеди в дорогу. И, как это положено в русских поездах — курицу отварила, и вареных яиц собрала. Хлеб там… помидоры-огурцы. Бутылку беленькой — ну а как иначе? А если попутчики? А они же точно будут!

Уже собравшись — сумка-ранец за плечами, чемодан в руке! Косов посмотрел на стоявшую возле дверей в кухню Ритку:

— Рит! А если… я в отпуск приеду… мужу со мной изменять будешь?

— С тобой? С тобой… буду! — она подошла к нему и, обняв, крепко поцеловала. В губы. Взасос. И Косову показалось, что ее полные, чувственные, такие красивые губы, были чуть солоноваты…

«А может — показалось?».

Она все-таки пришла. Иван, закинув сумку и чемодан на полку в купе, стоял возле вагона и курил.

В легком летнем светлом платье в мелкий черный горох…

— Вань… Ты прости меня, пожалуйста… Я… я вела себя как последняя дура! Мы потеряли с тобой все эти последние дни! Я не знаю, что на меня нашло!

— Перестань, Кира… Все хорошо! И все — правильно! Пусть и не так, как хотелось бы, но… Все хорошо, не кори себя!

— Да-а-а? Не уговаривай меня… Я и правда — дура!

Косов выбросил папиросу, обнял ее и прижав к себе, стал поглаживать по волосам:

— Все хорошо, глупая… Никакая ты не дура. А что чувства порой подводят, так что ж?

— Да? Ладно… поцелуй меня!

— Кир! Тут люди вокруг…

— Ну и пусть! Люди, расставаясь, целуются. Это — правильно… и ничего тут неприличного нет.

После поцелуя, она отстранилась и стала судорожно что-то искать в сумочке:

— Вот! Вот, возьми! Это мой адрес. Обязательно пиши, слышишь! Я буду ждать. Я буду очень ждать! Если не напишешь… я приеду в Омск… и убью тебя! Ты понял, Косов?

С улыбкой он глядел на Киру, такую взволнованную и красивую:

— Ты очень красивая! И я напишу… не знаю — как скоро, и как часто буду писать… Но напишу — обещаю. Ты же знаешь — если я пообещал, то обязательно сделаю, да?

Она снова обняла его и прильнула головой к его голове:

— И все-таки… я была дурой! Надо было сразу… еще и Зиночку допустила до тебя… Еще тогда надо было… И ты — дурак! Зачем ты не настоял тогда, еще осенью?

— Я не знал еще… как ты ко мне относишься.

— Да? Я и сама тогда… еще не знала…

— Ну вот видишь?

— Как же глупо все вышло! Как же глупо! — она стискивала его за плечи, — Ну же! Поцелуй меня еще раз!

— Хорошо. И ты пойдешь, да?

— Да… пойду. Терпеть не могу все это… расставание. И себя — терпеть не могу! И тебя… дурака такого!

— Молодые люди! Поезд отправляется! Молодой человек, пройдите в вагон! — обратилась к ним проводница.

— Все, Кира! Все… все будет хорошо!

— Да? Ты обещаешь? Пообещай, ну же!

Косов стоял, глупо улыбаясь, и негромко:

— Я надеюсь…

Эпилог

Ту-тух-ту-тух… ту-тух-ту-тух…

Поезд шел, вагон покачивался. Косов лежал на верхней полке и старался заснуть. Его попутчиками оказалась семья — муж с женой, годами — ближе к сорока, и их дочь, девчушка лет четырнадцати-пятнадцати.

После того, как